Про Генку Онищенко:
Гудит завод, шагают октябрята, шуршит под башмаком осенний лист,
а мама Генку повела куда-то анализы сдавать на яйца глист.
У мамы голос тверд, а график точен, с ней спорить абсолютно ни к чему.
Конечно, Генка маму любит очень. Но не взаимно — кажется ему.
В родном дворе друзья играют в прятки. Кругом висят плакаты «Миру — мир!»
Мороженщица толстая в палатке румяным детям продает пломбир.
Палатка по пути, палатка прямо, во рту скопилась горькая слюна.
«Пломбир! Давай пломбира купим, мама!»
— «Я запрещаю» — говорит она. Но как же так?
Любой ребенок мира мороженое летом должен есть!
А я шесть лет не пробовал пломбира!
А мне как раз сегодня ровно шесть!
Едят пломбир в Америке, Европе, едят пломбир у нас, какой в нем вред?
Но мама больно хрясь его по попе: «Я запретила: это значит — нет!»
И Генка, от обиды шмыгнув носом, прошел за мамой молча через парк.
И снова обратился к ней с вопросом: давай мы купим нам воздушный шар?
Он будет красным как победы знамя! Он полетит на ниточке вперед!
Как будто он сегодня тоже с нами анализ в поликлинику несет!
Но мама жестко, не моргнув и глазом, ответила ему:
«Конечно нет. Шары содержат примеси и газы, а также в них большой моральный вред.»
Не спорит Генка, спорить тут не надо, подобный спор всегда чреват бедой.
Но впереди аллеи — автоматы с прекрасной газированной водой.
«Давай мы внутрь бросим три копейки!
А если жалко — то одну всего!
И автомат нальет в стакан из лейки с сиропом воду или без него!»
Но вдруг себя почувствовав неловко, он замолчал и услыхал в ответ:
«Тебе я запретила газировку! А запретила — это значит, нет!»
— «Но почему?»
— «Там грязные стаканы.»
— «А мы помоем!»
— «Замолчи, не ной.»
— «Мы сбегаем домой помыть под краном! Мы принесем стакан из дома свой! Ведь все же пьют!»
— «А ты на всех не тыкай!»
— «Но всем же можно!»
— «А тебе — никак!»
— «Но все ребята, Вовка, Вероника, они же...»
Но в ответ по попе — шмяк:
«Сказала — нет! Не будет газировки!
А чтоб не вздумал спорить и кричать, ты с завтрашнего дня не дружишь с Вовкой,
и запрещаю во дворе гулять!»
— «Ах мама, мама, ты такая злая!»
— «Я злая? Почему же? Вовсе нет. Запомни, сын:
чем больше запрещаешь, тем больше пользы и тем меньше вред.»
И Генка замолчал. Он шел за мамой к районной поликлиники крыльцу,
но было у него лицо упрямо и злоба пробегала по лицу.
И с яростью, нехарактерной детям, он всё шептал:
клянусь, я отомщу! Я вырасту! И людям всем на свете я всё на свете тоже запрещу!
Я запрещу, что надо и не надо! Я покараю весь жестокий мир! Я отомщу за каждую досаду!
За каждый мне не купленный пломбир! Я вырасту! Я буду главный самый!
Я вам припомню! Я вам не прощу! Я запрещу все то, что любит мама!
И все, что любит папа, запрещу! Я запрещу газеты, пароходы! И цирк!
И диафильмы! И кино! Латвийские диковинные шпроты!
Грузинское, молдавское вино! Я запрещу футбол и карусели!
Поездки к морю взрослых и детей! Скакалки, прятки, салочки, качели!
И всех на свете птиц! И всех свиней! Я запрещу из Минска простоквашу!
И молоко, и пиво по стране! И кашу! Слышишь, мама? Эту кашу, которую ты утром варишь мне!
Скажу «нельзя» — и словно встанет стенка! Скажу «нельзя» — и задрожит страна!
Я вырасту! — шептал сквозь зубы Генка. — И месть моя окажется страшна!
Леонид Каганов
lleo@aha.ru
